+7 (495) 663-30-72 (мн.)

Ошибка!

Ошибка базы данных
вернуться назад
Туры в Польшу
Отели Польши
Отели Белостока (5)
Отели Бельска-Подляски (4)
Отели Бялки Татранской (2)
Отели Варшавы (79)
Отели Вроцлава (24)
Отели Гданьска (22)
Отели Закопане (57)
Отели Катовице (9)
Отели Кракова (87)
Отели Кудовы Здрой (3)
Отели Лодзи (13)
Отели Люблина (7)
Отели Ольштына (6)
Отели Ополе (3)
Отели Познани (28)
Отели Сопота (8)
Отели Щецина (3)
Статьи о Польше
Краков
О гимне Польши
Поездка в Польшу
Познань
Статистические данные
Контактная информация
Польские новости
19.09.08 | Геопарк станет новой достопримечательностью Польши
11.09.08 | В Польше можно отдохнуть от цивилизации
02.09.08 | Туристы не хотят ехать в Польшу
30.08.08 | Театральная ночь в Варшаве: представления на Центральном вокзале
30.08.08 | Польша: пляж в Свиноуйсьце стал нудистским
19.08.08 | Музей динозавров открылся в Польше
14.08.08 | Бесплатные экскурсии в Познани
06.08.08 | Краков приглашает на празднование победы в Венской битве
31.07.08 | Гданьск: роскошный отель в амбаре
24.07.08 | Традиционная ярмарка ремесел проходит в Сопоте





Катынская трагедия

Главная / История и культура / Катынская трагедия /

Польские военнопленные в Советском Союзе

В ночь с 23 на 24 августа 1939 года Риббентроп и Молотов подписали в Москве так называемый пакт о ненападении, превративший недавних врагов в друзей, а также тайный протокол к этому договору, определяющий границы между двумя державами после очередного раздела Польши. Договор этот, ратифицированный 31 августа Верховным Советом СССР, развязал вторую мировую войну. В течение первых 16-ти дней сентябрьской кампании немецкий посол в Москве фон Шуленбург настоятельно требовал от советской стороны соблюдения условий договора, а именно: нападения на Польшу. Это произошло в 3 часа ночи с 16 на 17 сентября. Польское правительство не сочло нужным юридически определить отношения между СССР и Польшей после этой агрессии, а главнокомандующий, маршал Эдвард Рыдз-Смиглы, в 16 часов того же дня выступил с так называемой "общей директивой" — приказом не оказывать сопротивления наступающим частям Красной Армии. Последствия были трагичны. То, что Польша официально не находилась в состоянии войны с СССР, лишило интернированных поляков прав военнопленных, превращая их, в понимании советских властей, в контрреволюционные элементы, задержанные с оружием в руках на территории СССР.

Солдаты и офицеры младшего и среднего составов, дислоцированные в восточных воеводствах, были полны решимости дать заслуженный отпор новому агрессору. Но, к сожалению, большинство генералитета и высшего офицерского состава придерживались иной тактики: еще до получения "общей директивы" Рыдза-Смиглого они начали спонтанно выполнять ее. В рядах польских войск это вызвало огромное замешательство. А так как правительство не побеспокоилось о том, чтобы предупредить солдат об опасности советского плена, многие добровольно сдавались Красной Армии. Тем не менее часть польской армии оказала сопротивление, продолжавшееся приблизительно до 1-го октября.

На основании известных данных (на 17 сентября) о численном составе и вооружении польских частей на восточных границах страны можно утверждать, что организованное сопротивление советской армии было возможным, по крайней мере, в течение 10 дней. В боях можно было использовать до 300 тысяч солдат. Эти силы располагали значительными запасами оружия. Выступая 31 октября 1939 года на сессии Верховного Совета, Вячеслав Молотов отметил, что в числе трофеев Красной Армии оказалось: 900 орудий и миллион артиллерийских снарядов, более 10000 автоматов, свыше 300 тысяч винтовок и 150 миллионов патронов к ним. Поражение, однако, было бы неизбежным. Сопротивление ставило бы себе целью не столько дать отпор новому агрессору, сколько привлечь внимание всего мира к еще одному фронту в Польше и показать согласованность действий Советского Союза и фашистской Германии. Это могло бы иметь решающее значение для будущего Польши.

Более того, вооруженное сопротивление советской агрессии давало большие шансы на спасение солдат и офицеров, участвующих в боях. Отступление же с восточного фронта в направлении немецкого театра военных действий давало бы возможность сдаться в плен Вермахту, что, в свою очередь, гарантировало бы польским офицерам возможность пережить войну в лагерях для военнопленных офицеров. Знаменателен факт, что те генералы и офицеры, которые пытались установить хоть какой-нибудь контакт с представителями советской армии, почти все погибли. Командующий Гродненским военным округом генерал Юзеф Ольшина-Вильчинский вместе с группой своих офицеров был убит под Сопочкинями подразделением советских войск в тот момент, когда пытался вести с ним переговоры. Генерал Мечеслав Сморавинский, который 17 сентября, еще до получения приказа Рыдза-Смиглого, запретил своим частям в Збаражу оказывать сопротивление Красной Армии, был обнаружен в 1943 году среди погибших в Катыни. С другой стороны, командир полка пограничных войск "Подолье" Красной Армии. Сержантско-рядовой состав польской пехоты не особенно интересовал органы НКВД. Около 46 тысяч человек было освобождено, более 180 тысяч депортировано вглубь СССР. Некоторые из них покинули Советский Союз в рядах армии генерала Андерса в 1942 году, кое-кто попал в так называемую Польскую армию под командованием генерала Зигмунта Берлинга. Многие же погибли на советской территории, как и большинство из 1,2 миллиона депортированных в СССР польских граждан. Особое внимание органы НКВД уделили польскому офицерскому корпусу, состоявшему не только из кадровых военных, но преимущественно из офицеров запаса, представителей польской интеллигенции, мобилизованных в начале войны.

Польские офицеры, этапированные вглубь России, были временно размещены в пересылках (октябрь 1939), число которых достигало 138. В ноябре 1939 года были созданы три больших лагеря военнопленных, куда перевели большинство сержантов и офицеров польской армии, а также должностных лиц спецслужб (однако не всех, так как часть из них сразу же исчезла в недрах тюрем НКВД).

По сведениям некоторых источников, кроме польских офицеров, в Сибирь были депортированы еще 1,2 миллиона польских граждан.

Козельск, Старобельск, Осташков

Главный лагерь для военнопленных был создан в Козельске, находящемся на железнодорожной линии Смоленск-Тула, в 250 км. на юго-восток от Смоленска. Лагерь разместили на территории бывшего монастыря — в большой церкви, в прилегающих к ней постройках и в поселке небольших домиков-скитов, служивших некогда паломникам. В монастыре содержались офицеры, взятые в плен на немецкой территории, а в скитах — задержанные на советской. Раздел проводился последовательно, и контакты между двумя частями лагеря жестко ограничивались. Вначале Козельский лагерь насчитывал около пяти тысяч военнопленных, в период же его ликвидации (апрель 1940) — около 4,5 тысяч, так как часть пленных была уже вывезена в неизвестном направлении. В лагерь продолжали привозить новых пленных (не всегда военных) группами по 10 и больше человек. Среди заключенных была одна женщина: подпоручик-летчица, дочь генерала Юзефа Довбур-Мисьницкого. Немцам не было известно о факте ее пребывания в лагере, и поэтому, когда ее останки были обнаружены в катынских могилах, они столкнулись с загадкой: каким образом женщина оказалась среди убитых офицеров.

В Козельском лагере находилось более двадцати профессоров высших учебных заведений, более трехсот врачей, несколько сот юристов, инженеров и учителей, более ста литераторов и журналистов (следует помнить, что большинство польских военнопленных в СССР, как это отмечалось выше, составляли офицеры запаса, мобилизованные в начале войны).

Второй офицерский лагерь был создан в Старобельске, в восточной части Украины, на юго-восток от Харькова. И этот лагерь был размещен в монастырских постройках. Сюда привезли почти всех офицеров из района обороны Львова, взятых в плен вопреки акту о капитуляции, гарантировавшему им свободу. В Старобельске находилось около двадцати профессоров высших учебных заведений, около 400 врачей, несколько сот юристов и инженеров, около ста учителей, около 600 летчиков, многочисленные общественные деятели, группа литераторов и журналистов. В этот лагерь попали весь без исключения коллектив НИИ по борьбе с газами, почти весь коллектив института по вооружению Польской армии. Под конец своего существования лагерь насчитывал 3920 военнопленных.

Самый крупный лагерь военнопленных, в котором находилось около 6500 человек, был создан в Осташкове, на юго-запад от Калинина (бывшая Тверь), на одном из островов озера Селигер. Как и в первых двух лагерях, пленных разместили в зданиях бывшего монастыря. В Осташковском лагере содержалось около 400 офицеров, все взятые в плен пограничники, жандармские чины, члены военных судов, группа католических священников, несколько тысяч полицейских, несколько сот сержантов и старшин. Тут же находилась и группа землевладельцев, вывезенных из восточных районов Польши.

В сумме в лагерях находилось 14500-14800 пленных, две трети которых (около 8400) составляли офицеры, одну треть—интеллектуальная элита Польши: ученые, гуманитарии, инженеры, учителя, журналисты, литераторы, известные общественные деятели, около 800 врачей. Из общего числа 14500 уцелело только 449 человек. И если сегодня мы можем что-либо сказать о положении в этих трех лагерях, если нам известны точные сроки и методы их ликвидации, то только благодаря тому, что по необъяснимым причинам эти 449 человек избежали смерти. Большинству уцелевших удалось выбраться из СССР и рассказать правду о пережитом.

Здесь будет уместно остановиться на одном принципиальном вопросе. До сегодняшнего дня в исторической литературе к жертвам Катыни из Козельского лагеря применяется термин "ликвидированные", в то время как жертвы Старобельска и Осташкова считаются "без вести пропавшими в России". Это абсурдное разграничение вызывает горечь и недоумение. Ведь узники Старобельского и Осташковского лагерей не затерялись во время прогулки по лесу или по горам. Они были ликвидированы в то же самое время, что и узники Козельска. И если по сей день не произведена эксгумация их останков, это отнюдь не означает, что убийцы не несут ответственности за эти 10 тысяч человеческих жизней.

Наиболее полная информация собрана о событиях в Козельском лагере, хотя имеются основания полагать, что ситуация в Старобельске и Осташкове была такая же. Одновременно с прибытием военнопленных в лагеря (ноябрь 1939 г.) там начали работать особые следственные комиссии НКВД. Каждый узник подвергался допросу, иногда и многократному. Органы особенно интересовались политическими воззрениями пленных. На каждого узника было заведено личное дело. Интересно, что во время допросов пленных, родом из восточных областей Польши, следователи просто ошеломляли своей осведомленностью об их жизни и окружении. Свидетельствует это о том, что следственный аппарат работал с огромной нагрузкой, совершенно не соответствующей "составу преступления" подследственных. В работу была вовлечена целая армия энкаведистов, в Москву были отправлены тысячи личных дел. Можно предполагать, что эта трагическая документация и ныне хранится в архивах КГБ.

"Сбор материала" в лагере проводился людьми различного интеллекта, однако, по словам уцелевших, несмотря на атмосферу принуждения и морального давления, все происходило без особой жестокости. Методы допросов порождали у заключенных надежду, что, может быть, их или обменяют, или куда-нибудь переселят. Отсюда-то и возникали иллюзорные надежды, о которых речь пойдет ниже.

Следствием руководил иногда появлявшийся в Козельске некто Зарубин, чин НКВД с высоким званием комбрига (что соответствовало званию генерал-майора и что в НКВД, как правило, значило на одно-два звания выше, чем в сухопутных войсках). Главный свидетель катынского дела, профессор Станислав Свяневич (до войны экономист, доцент университета имени Стефана Батория в Вильнюсе, глубокий знаток советской и немецкой экономики, призванный в армию в чине поручика), отзывается о Зарубине довольно положительно. Зарубин, по мнению Свяневича, был человеком культурным, хорошо воспитанным, легко вступающим в контакт, "он обладал манерами и лоском светского человека". Кажется, свободно владел французским и немецким, немного говорил по-английски. И, что удивительно для тогдашних советских условий, по собственному опыту знал некоторые страны Западной Европы. Зарубин допрашивал только избранных, тех, кто его интересовал своими интеллектуальными качествами или политическими взглядами. С подследственными он обращался с подчеркнутой вежливостью, так что некоторые, зная его высокое положение в иерархии лагерных властей, наивно принимали это обращение за знак положительных намерений советских властей по отношению к польским военнопленным. Следует добавить, что, несмотря на тяжелые лагерные условия, над узниками не издевались (хотя карцером каралось любое проявление религиозной практики). Питание было скромное, но в достаточном количестве. Личность комбрига Зарубина интриговала всех, вызывая и беспокойство и порождая одновременно надежды. Интересно, что проф. Свяневич (об особом отношении которого к советской России мы еще поговорим) пишет о Зарубине даже с оттенком некоторой симпатии.

Эту симпатию следует считать иррациональной. Ведь среди ответственных за катынские злодеяния комбриг Зарубин безусловно был первым. Вероятно, не ему принадлежит окончательное решение вопроса, мы даже можем предполагать, что, благодаря его рекомендациям, некоторым удалось избежать расправы. Но его мнение о психологии, полезности или возможной опасности польских военнопленных для СССР сыграло основную роль в решении того человека, вероятно — самого Сталина, который распорядился ликвидировать почти всех.

Следы Зарубина теряются в марте 1940 г. Потом его уже никто не видел и не слышал о нем. Может быть, он стал жертвой очередной сталинской чистки как опасный очевидец "окончательного решения" катынского вопроса. Нельзя, однако, исключить вероятность того, что он успешно пережил войну и Сталина и продолжает жить под другой фамилией. Можно даже предположить, что по заданию Кремля он под вымышленной фамилией орудовал в Польше в трагические для нее 1944-1956 гг. Судьба этого человека особенно заинтересует следствие, которое когда-нибудь займется выяснением обстоятельств катынской трагедии.

Зарубин всегда был главным человеком в лагере. Только в марте 1940 г. его заменил не известный по фамилии полковник НКВД с "красным лицом мясника". В его обязанности входила организация транспортировки пленных; как правило, он сопровождал этапы до станции Гнездово, в 3-х км от катынского леса, а может быть, и до самого места казни.

В лагерях, в особенности в Козельске и Старобельске, атмосфера была спокойная, даже оптимистическая. Как страшно слышать сегодня об этих иллюзиях и надеждах, царивших в трех лагерях, ведь офицеры могли и должны были знать о существовавших тогда в СССР методах решения подобных политических вопросов. Всеобщее оцепенение свидетельствует о своеобразном психозе, истоки которого необъяснимы. Во всяком случае, среди пленных не нашлось ни одного, кто смог бы предположить, что всех их ждет скорая и неминуемая гибель. Существовала надежда, что пленных передадут союзникам или, в худшем случае, выдадут немцам. Выдачу немцам пленные считали наихудшим вариантом и почти все требовали высылки их в одну из нейтральных стран. Польские генералы, находившиеся в лагере, требовали от своих подчиненных, чтобы те всячески протестовали в случае выдачи их немцам. Несчастные, они не понимали, что именно такое решение вопроса спасло бы жизнь многим из тех, кто был уничтожен весной 1940 года.

Анализ некоторых источников дает основания полагать, что вопрос о выдаче немцам части военнопленных обсуждался в ходе переговоров между фашистской Германией и Советским Союзом (предположительно, речь шла о заключенных из Козельского "монастыря", а не о "скитовцах", живших ранее на территориях, присоединенных к СССР, поскольку они в любом случае были обречены). Как хорошо известно, в марте 1940 г. в Кракове и Закопане состоялось одно из последних совещаний между НКВД и Гестапо, где обсуждались совместные действия в борьбе с польским сопротивлением. Ликвидация трех лагерей военнопленных была проведена сразу же после этого совещания. Немцы, видимо, отказались принять польских военнопленных. Они не хотели перегружать свои "офлаги" еще несколькими тысячами польских офицеров. И, очевидно, это ускорило ликвидацию трех лагерей. Не последнее значение имел и чисто технический вопрос: нужно ведь было куда-то деть более 10 тысяч трупов. Зима 1939-40 г. выдалась исключительно суровая, землю сковало, копать массовые могилы в таких условиях было невозможно. Только в конце марта земля под Смоленском, Харьковом и Бологое достаточно оттаяла...

В канун Рождества 1939 года пленным впервые было разрешено написать по одному письму родным. В Польшу посыпались письма (и в Генеральную губернию, и в районы, аннексированные Германией, и на территорию советской зоны оккупации), подтверждавшие и сам факт существования лагерей и дававшие представление об общей численности содержавшихся в них офицеров. Переписка с Польшей с перебоями продолжалась несколько месяцев. Некоторые семьи получили только рождественские письма и открытки на Пасху 1940 года, но бывали случаи и более регулярной переписки. Письма из Козельска, Старобельска и Осташкова информировали о месте нахождения этих лагерей (об этом свидетельствовали штемпели почтовых отправлений). Это должно было бы возбудить беспокойство разведки Союза вооруженной борьбы, которая, в свою очередь, должна бы была оказать давление на польское правительство, находившееся в то время во Франции. К сожалению, ничего не было предпринято. Переписка с лагерями в Козельске, Старобельске и Осташкове оборвалась внезапно, в апреле 1940 г. После этого адресаты в Польше не получили больше ни одного письма. До 21 июня 1941 г. приходили письма лишь от 448 пленных, переведенных, как мы расскажем ниже, в лагерь в Грязовце. 14 тысяч замолчали вдруг навсегда.

Станислав Свяневич пишет: "В Козельске мне неоднократно доводилось слышать мнение, что нам де не угрожают ни расстрелы, ни принудительные каторжные работы, так как, хотя Советский Союз и не подписал Женевскую конвенцию об отношении к военнопленным, он вынужден считаться с мировым общественным мнением". Эти детские иллюзии люди сохраняли вплоть до момента посадки в товарные вагоны, в которых их везли на казнь. Узники трех лагерей не сомневались, что за их судьбой следит польское правительство во Франции и она (их судьба) вызывает серьезные международные трения, особенно из-за нажима на СССР со стороны правительств Великобритании и Франции. Увы, они глубоко заблуждались! С горечью можно констатировать: их судьба никого не трогала. Факт этот сильно компрометирует правительство генерала Сикорского, знавшего, что в руках Советского Союза оказалось около 10 тысяч польских офицеров. Никто не имеет права заявлять, что угрозу их жизни можно было не принимать всерьез. Всему миру было известно, что в СССР проводится массовое уничтожение людей. Трудно, конечно, судить о том, увенчались ли бы успехом попытки генерала Сикорского, направленные на освобождение этих пленных советскими войсками, хотя бы только с целью передачи их в немецкие лагеря вое топленных, где жизнь их не подвергалась бы непосредственной опасности. Бесспорен факт, что в этом направлении не было предпринято никаких шагов. А формальные предпосылки для этого существовали. 18 сентября 1939 года посол Вацлав Гжибовский, которому советское правительство отказало в аккредитации на основании того, что польское государство якобы "перестало существовать" (и это в то время, когда полумиллионная польская армия все еще оказывала сопротивление агрессорам), передал заботу о польских гражданах, находившихся на территории СССР, послу Великобритании, сэру Вильяму Сидсу. Однако польское правительство в изгнании не воспользовалось посредничеством Сидса. В начале 1940 года во Францию прибыли три офицера, сбежавшие из пересылки в Шепетовке, перед отправкой в Козельск или Старобельск. Проинформированный об их рассказах, генерал Сикорский поручил министерству иностранных дел просить, через американского посла при Польском правительстве в изгнании, помощи американского правительства (!) в облегчении участи польских военнопленных в СССР. Из этого, конечно, ничего не вышло. Больше никаких попыток не предпринималось. Правительство генерала Сикорского не использовало возможности прибегнуть к помощи Международного Красного Креста и нейтральных стран для передачи пленных Германии, наивно полагая, что в советских руках они в большей безопасности; кроме того, правительство категорически отвергало любые контакты с Берлином, даже жизненно важные для страны, считая их идущими вразрез с идеей "единства союзников". Сегодня такую точку зрения трудно даже комментировать, хотя следует отметить, что в исторической перспективе невежественность не может служить оправданием политикам, как заметил, в частности, Владислав Побуг-Малиновский. Предпочиталось в ожидании скорой победы над гитлеризмом оставить этих людей в советских лагерях. Однако ситуация изменилась коренным образом после падения Франции в июне 1940 года и потери польской армии на Западе. Лишь когда возникла проблема кадров для создания новой армии, уже на территории Великобритании, только тогда вспомнили о польских военнопленных в советских лагерях. Возникли даже наивные проекты создания польской армии на советской территории, в стране, все еще находившейся в дружественных отношениях с Германией. Один из таких проектов был даже представлен Черчиллю, но, к счастью, от него быстро отказались. Этот план был неактуален в любом случае: 97% офицерского корпуса будущей армии уже несколько недель лежали в могилах Катыни и в двух других местах массовых злодеяний.

Смерть в лесу

Ликвидация польских военнопленных из лагерей Козельска, Старобельска и Осташкова началась в декабре 1939 года. В сочельник из трех лагерей были вывезены капелланы (военные священники) всех религий, в общей сложности около 200 человек. Их убили в неизвестном месте или местах. В Козельске спастись удалось лишь одному капеллану, Яну Леону Зюлковскому, который случайно находился в лагерном карцере, что продлило ему жизнь почти на четыре месяца. 8 марта 1940 года из Козельска были увезены еще 14 офицеров, отобранных по каким-то неизвестным критериям. Из них уцелел только один человек, 13 же были казнены.

Мы не знаем, кому принадлежит решение о ликвидации большинства военнопленных Козельска, Старобельска и Осташкова. Можно только предположить, что ни тогдашний шеф НКВД Лаврентий Берия, ни его заместитель Меркулов не могли сами рискнуть принять такое решение. Вероятно, на основании рапорта комбрига Зарубина решение было принято самим Сталиным. Это может подтвердить версия, предложенная Станиславом Миколайчиком, преемником Сикорского на посту главы польского правительства:

"В начале 1940 года один из штабных офицеров Красной армии был послан к Сталину выяснить, как он намерен поступить с пленными польскими офицерами.

Ранее планировалось передать их немцам в обмен на тридцать тысяч украинцев, которые были призваны в польскую армию, а в сентябре захвачены гитлеровцами в плен. Немцы сначала согласились на обмен, но в последний момент предложили Советам забрать украинцев и оставить у себя поляков.

В Москве возникли слухи, что из украинских призывников и польских офицеров будут сформированы специальные части Красной армии.

Тогда-то и был направлен в Кремль представитель Генштаба для выяснения вопроса. Он прибыл к Сталину и коротко объяснил проблему. Когда офицер закончил доклад, Сталин взял свой бланк и написал на нем одно-единственное слово: "Ликвидировать".

Штабной офицер передал приказ по инстанции, но его смысл оказался не совсем понятен. Что Сталин имел в виду: ликвидацию лагерей или уничтожение узников?

Приказ мог означать освобождение людей, перевод их в другие тюрьмы или использование на принудительных работах в системе ГУЛАГа.

Он также мог означать расстрел или уничтожение пленных другим способом. Никто не знал наверняка точного смысла приказа, но никто и не посмел обратиться к Сталину за разъяснениями из-за огромного риска навлечь на себя безудержный гнев кремлевского самодержца.

Откладывать решение, медлить тоже было рискованно. Это могло навлечь жестокую кару. Армейское начальство избрало самый безопасный для себя вариант, передав дело в НКВД. А для этого ведомства в приказе "хозяина" не было ничего двусмысленного. Он мог означать только одно: поляков надлежит уничтожить, причем немедленно. Именно так все и произошло.

По мнению исследователей этой проблемы, Сталин не мог иметь в виду ничего другого.

Ликвидация трех лагерей началась и закончилась одновременно. Первый транспорт с пленными покинул Козельск 3 апреля, Осташково — 4 апреля, Старобельск — 5 апреля. Последние транспорты ушли из Козельска и Старобельска 12 мая, а из Осташкова — 16 мая.

Интересно, что перед отправкой всем пленным делали прививки против брюшного тифа и холеры. Зачем, по сей день неизвестно. Свяневич усматривает в этом типичный беспорядок, присущий советскому бюрократическому аппарату, и многоступенчатость решений, когда одна инстанция НКВД не знала, что делает другая. Более вероятным кажется, что это была игра, целью которой было обмануть и успокоить бдительность пленных. Внушали же им неоднократно, что "они едут на Запад" (что, учитывая географическое положение Козельска, было даже правдой). Им выдали даже сухие пайки, завернутые (редкость в СССР) не в газетную бумагу, а в оберточную. Внимание пленных, однако, привлекло необычно жестокое поведение охраны. Выходя из лагерных ворот, пленные предчувствовали какой-то поворот в своей судьбе.

Почти все они были убеждены в том, что их везут выдавать немцам. И поэтому старались, в меру своих скромных возможностей, привести в порядок мундиры, дабы достойно предстать перед лицом врага. Пленных погрузили в "столыпинские" вагоны без окон, только с маленькими вентиляционными устройствами под потолком. Поезда отходили в неизвестном направлении. В Козельске этапы насчитывали от 50 до 344 человек, в Старобельске от 18 до 240, в Осташкове, наверно, столько же. Если в Козельске и Старобельске на этап отправляли не ежедневно (случались даже перерывы; например, в Старобельске от 26 апреля до 2 мая, что можно, скорее всего, объяснить первомайскими праздниками), то в Осташкове, наиболее многочисленном лагере, этапы формировались каждый день, иногда бывало даже по три этапа в день. Обычно перед этапом, что было отмечено в Козельске, лагерные власти по телефону из Москвы получали списки военнопленных, подлежащих этапированию в этот день. Остающиеся в лагере пленные старались записывать фамилии вывезенных или хотя бы их количество, что впоследствии стало основой для составления списков, хотя и неполных, пропавших без вести.

Тут мы подходим, вероятно, к самой большой тайне катынского преступления, поскольку не всех этапируемых направляли в места массового истребления. С точки зрения особых советских государственных интересов, тут была допущена непоправимая ошибка: власти сохранили жизнь нескольким стам очевидцам, давшим позднее правдивые показания. Если бы погибли все, мы бы располагали только результатами эксгумации останков в Катыни в 1943 году, данными, вполне достаточными для определения времени преступления, но мы бы не узнали обстоятельств, сопровождавших его.

Почему некоторые пленные избежали расстрела — этого мы никогда не узнаем. До сегодняшнего дня никто не занимался анализом характера, мировоззрения, политических убеждений 449 человек, избежавших смерти. А ведь этот-то анализ мог стать основой для далеко идущих выводов. Расправы избежала горстка офицеров, проявившая готовность сотрудничать с советскими властями (группа крайне малочисленная); некоторые выдающиеся ученые и политики, а также люди, занимавшиеся до войны антисоветской деятельностью и связанные с польской разведкой и движением "Прометей". Эти последние могли быть еще использованы для дачи дополнительных показаний.

Из общего числа в 90 эшелонов (из Козельска был отправлен 21 эшелон) 7 были направлены не к месту казни, а в небольшой лагерь, находившийся в Павлищевом бору, около Калуги, а оттуда всех уцелевших пленных вскоре перевели в Грязовец, под Вологдой. Казни избежали два этапа из Козельска (26 апреля и 12 мая 1940 года), два этапа из Старобельска (25 апреля и 12 мая), а также три этапа из Осташкова (29 апреля, 13 и 16 мая). Всего в Козельске отобрали 150+95=245 пленных, в Старобельске — 63 +16 = 79 (причем этих 63 пленных отобрали в последний момент из группы в 200 человек, 25 апреля); в Осташкове — 60+45+19=124; что в общей сложности дает цифру в 448 человек. Спаслось, однако, 449 человек. Судьба этого последнего из спасшихся заслуживает особо пристального внимания.

Профессор Станислав Свяневич 29 апреля был направлен в восемнадцатый по счету этап из Козельска. Узников продержали в эшелоне более суток, причем охрана вела себя с необычайной жестокостью, резко контрастировавшей с относительно вежливым поведением лагерной охраны. 30 апреля 1940 года поезд остановили на какой-то станции. Это было Гнездово. В вагон вошел полковник НКВД с "багровым лицом" и по фамилии вызвал профессора Свяневича. Его тут же перевели в другой вагон и заперли в пустом купе. Проф. Свяневич взгромоздился на верхнюю полку, откуда через щелку мог видеть все, что происходило снаружи.

Станцию оцепили вооруженные до зубов части войск НКВД. К дверям вагонов каждые полчаса подъезжал автобус, вмещавший до 30 человек (окна его были закрашены известкой). Автобус останавливался так, что пленные офицеры входили в него прямо из вагонов. Забрав очередную партию в 30 человек, автобус исчезал в близлежащем лесу. Так был "разгружен" весь состав.

Только потом выяснилось, что станция Гнездово находилась в 3-х км. от места массового убийства пленных, в той части катынского леса, которую местные жители называют "Косогоры". На расстоянии 3-х км. пистолетные выстрелы уже не слышны. Профессор Свяневич говорит, что ему даже в голову не приходило, что офицеров неподалеку расстреливают. "Я не подозревал, что в тот момент, в сиянии такого весеннего дня расстреливали людей", — пишет он. В полдень "черный ворон" доставил профессора Свяневича в Смоленск, в городскую тюрьму, откуда его вскоре перевезли в Москву, на Лубянку.

Все без исключения товарищи проф. Свяневича по несчастью из 18-го этапа 29 апреля 1940 года были найдены в катынских могилах. Почему же он единственный уцелел? Сам он не может дать удовлетворительный ответ на этот вопрос. Ведь, если по каким-то причинам ему предполагалось сохранить жизнь, в таком случае профессора надлежало включить в один из этапов, направленных в Павлищев бор. Может быть, произошла ошибка, может быть, в последний момент сообразили, что в эшелоне смертников находится человек, нужный Москве для дальнейшего следствия. Профессор Свяневич предполагает, что его собирались судить за его работу по изучению экономики СССР как опасного шпиона. Объяснение это нельзя считать удовлетворительным. При всей иррациональности многих смертных приговоров в СССР трудно предположить, что человека, особенно "отягощенного составом преступления" против СССР, не расстреляли только потому, что хотели посадить на скамью подсудимых. Разгадка, как кажется, кроется в другом: проф. Свяневич был крупным специалистом по тоталитарной экономике, прежде всего по экономике Третьего Рейха, и как таковой мог быть использован советской разведкой. Именно этим можно объяснить его неожиданное спасение после ошибочного включения в эшелон смертников.

Тот факт, что Станислав Свяневич пережил советские тюрьмы и сегодня живет на Западе, имеет неоценимое значение для исследования Катынского дела. Он единственный польский офицер, который в момент катынского расстрела находился в 3-х км. от места преступления и собственными глазами видел, как людей уводили на казнь. Еще раз следует подчеркнуть: Станислав Свяневич — уникальный свидетель. Это имеет особенно важное значение, так как после войны (и даже в последние годы) стали распространяться фантастические слухи о спасении якобы одного-двух "недострелянных" в Катыни офицеров, которым ночью удалось выползти из не засыпанных еще могил и таким образом спастись. Эти слухи были использованы в сенсационных романах, вышедших в Англии и США. Даже в Польше можно встретить людей, утверждающих, что они "недострелянные" катынские жертвы. Все это можно считать или коммерческим использованием национальной трагедии, или просто мифоманией. Из польских военнопленных, попавших в катынский лес, никто не мог уцелеть и не уцелел.

448 уцелевших пребывали в Грязовце вплоть до начала Великой Отечественной войны 1941 года. В лагере стали возникать различные группы и группировки, выделилась даже небольшая группа офицеров во главе с полковником Зигмунтом Берлингом, готовая сотрудничать с советским правительством. Эту группу в октябре 1940 года перевезли в Москву. С ней разговаривали высшие чины НКВД во главе с Берией и Меркуловым. Отношения между СССР и фашистской Германией с конца 1939 года начали ухудшаться, и кремлевские вожди впервые стали допускать возможность войны с Гитлером. Группа польских офицеров, выразившая согласие на сотрудничество с СССР, должна была стать ядром небольшой польской армии, основой будущих коммунистических сил, главной задачей которых было бы создание в Польше режима, послушного воле Москвы. Как пишет в своих мемуарах Юзеф Чапский, ссылаясь на трех свидетелей беседы, имевшей место между Берией и Меркуловым с одной стороны и Берлингом с другой, (полковников Евстахия Горчинского, Леона Букоемского и Леона Тыжинского) будущий главнокомандующий польской армии в СССР потребовал, чтобы в создаваемую армию могли вступать все поляки, вне зависимости от их политических взглядов, добавив при этом: "Для этой армии у нас имеются замечательные кадры в лагерях Козельска и Старобельска".

И тут Меркулов не сдержался: "Нет, эти — нет. По отношению к ним мы допустили большую ошибку".

Отстраненный от командования так называемой польской армией еще в сентябре 1944 года, генерал Зигмунт Берлинг последующие 36 лет посвятил воспоминаниям о своей роли в формировании этой армии. Он опубликовал даже отрывки из своих мемуаров, но никогда ни словом не обмолвился о судьбе своих товарищей по оружию из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей. В последний период своей жизни он отдавал себе отчет в том, что с его смертью исчезнет важный раздел истории уничтожения польских офицеров в СССР в 1940 году. И если публикация фактов, известных ему на основании личного опыта и общения с советскими офицерами, была невозможна в Польше, его прямым долгом было передать эту информацию на Запад. К сожалению, Зигмунт Берлинг ничего подобного не сделал. Он умер с совестью, отягощенной не только изменой чести польского мундира (вступив в чужую армию без согласия на то правительства в изгнании, он принял генеральское звание не от польских властей), но и, прежде всего, виной в умалчивании правды об обстоятельствах преступления, жертвами которого были его товарищи по оружию.

Расследование и политика

22 июня 1941 года Гитлер напал на Советский Союз, начав войну со своим вернейшим союзником и порвав тем самым пакт о ненападении. Война эта коренным образом изменила к худшему шансы на успех польского дела, так как обе англосаксонские державы (сначала Великобритания, а потом и США) вступили в союз с СССР. Тем не менее, такой поворот истории позволил предпринять шаги, направленные на освобождениеиз советских лагерей, тюрем и ссылок хотя бы части поляков. 30 июля генерал Сикорский подписал с советским послом Майским договор о сотрудничестве, "аннулирующий" (как это выяснилось позднее, только на словах) пакт Риббентропа-Молотова и дарующий полякам в СССР "амнистию". Опрометчиво принятая Сикорским именно такая формулировка договора вызвала негодование польской общественности и поставила в оппозицию к правительству в изгнании все те политические силы, которые считали, что термин "амнистия" приведет к зачислению польского населения в СССР в преступники, которым "даруется отпущение грехов". Был также заключен договор о создании на территории СССР польской армии. 4 августа генерал Владислав Андерс был освобожден из Лубянской тюрьмы и тотчас же приступил к формированию польских соединений из находившихся в заключении польских солдат и офицеров.

Очень скоро всплыл вопрос о 14 тысячах польских военнопленных из лагерей Козельска, Старобельска и Осташкова. Преодолевая препятствия, чинимые советскими властями, в армию генерала Андерса со всех сторон страны стали стекаться поляки, в том числе офицеры, освобожденные из лагеря в Грязовце, где кроме 400 уцелевших в 1940 году находилась большая группа офицеров, интернированных в Литве, которые после захвата этой страны Советским Союзом в середине 1940 года также попали в Козельск, уже пустующий. На службу в армию Андерса не явился, однако, ни один офицер из трех лагерей. Бывший узник Старобельска ротмистр Юзеф Чапский получил приказ организовать приемный пункт для прибывающих в армию. Вскоре его главным заданием стало выяснение судьбы пленных Козельска, Старобельска и Осташкова. Никто о них ничего не знал. На основании показаний уцелевших были составлены списки с четырьмя тысячами имен польских офицеров, "без вести пропавших в СССР". Списки эти были представлены советским властям. В течение года, однако, ответа не последовало. Возникли предположения, что военнопленные содержатся где-то на Дальнем Севере, где их используют как рабочую силу и поэтому-то местные власти не спешат с их освобождением. Поползли слухи о пребывании польских военнопленных на Колыме и даже на Земле Франца-Иосифа. Осенью 1941 года советские власти настойчиво продолжали утверждать, что все польские пленные освобождены и ни в одном лагере их нет. Некоторым образом это соответствовало действительности: живых польских офицеров уже не было ни в одном лагере. Польские же власти не могли досчитаться 10 тысяч офицеров. Было просто невероятно, что из такого большого числа людей ни один не явился на польские приемные пункты.

И удивительно: польскому посольству в Москве и командованию армией не пришло в голову, что этих людей уже нет в живых, а, следовательно, никакого ответа от советского правительства ожидать не следует. И все же слухи о массовом истреблении польских офицеров стали просачиваться, правда, в несколько искаженной советскими органами версии. Рассказывали о какой-то довольно большой группе офицеров, потопленных якобы на старых судах то ли в Белом море, то ли в Северном Ледовитом океане. Эту группу позднее стали связывать с пленными из лагеря в Осташкове. Конечно, ничего подобного не было, но это способствовало направлению поисков по ложному пути. Надежда найти хоть кого-нибудь не угасала. Все это не могло не повлиять на дальнейшее развитие польско-советских отношений и ставило под угрозу сам договор Сикорский-Майский.

Один факт особенно важен. В течение всего 1941 года никто из членов советского правительства, не исключая и Сталина, ни словом не обмолвился о том, что польские военнопленные трех лагерей могли попасть в руки немцев во время летнего наступления Вермахта в 1941 году. Об этом не было и речи. А ведь судьбой этих людей в течение многих месяцев занимались различные инстанции НКВД, в Москве находились тысячи личных дел польских военнопленных. Впрочем, было бы нелепо утверждать, что в ходе немецкого наступления польские пленные были предоставлены собственной судьбе, так как было хорошо известно: отступая, части НКВД либо истребляли заключенных, либо гнали их на восток. Никто не поверил бы, что немцам был сделан такой "подарок" — несколько тысяч человек, которыми столь основательно занимался НКВД.

Во время аудиенции у Сталина (в присутствии Молотова) 3 декабря 1941 г. Сикорский и Андерс затронули этот вопрос. Советский диктатор повторил "старую песню", что де в советских лагерях не осталось ни одного польского военнопленного. На вопрос об их судьбе последовал ответ, который, если бы не трагические обстоятельства, можно было бы считать просто смешным: "Убежали". Куда? "Может, в Маньчжурию." В Маньчжурию из-под Смоленска и Харькова! Не стоит даже смотреть на карту, чтобы понять абсурдность подобного предположения.

Сталин, однако, сообразил, что шила в мешке не утаишь. И когда 18 марта 1942 года генерал Владислав Андерс и полковник Леопольд Окулицкий снова спросили Сталина о судьбе польских офицеров, последовал неопределенный ответ: "Может быть, они находятся на территории, занятой немцами..." И тут же Сталин вернулся к прежнему утверждению: "Все они уже освобождены".

В апреле 1942 года в польском приемном пункте в Кирове появился профессор Станислав Свяневич, который, несмотря на "амнистию", продолжал отбывать в Коми АССР свой восьмилетний срок. Польское посольство в Куйбышеве ходатайствовало об его освобождении из лагеря, а правительство в изгнании неоднократно обращалось по этому поводу к советскому послу в Англии Боголюбову. Благодаря неимоверным усилиям, проф. Свяневичу в конце концов удалось выбраться из Советского Союза. Его судьба имела огромное значение. Ведь он был единственным уцелевшим! Свяневич дал подробные показания, в которых особенно подчеркнул, что пленных из Козельска вывезли не на восток или север, а на запад, в район Смоленска. Следовало бы незамедлительно поручить разведке Армии Крайовой, оперировавшей на советской территории, оккупированной немцами, тщательное расследование этого дела. Но польское правительство, к сожалению, отнеслось к показаниям Свяневича без должного внимания.

Тем временем приближался момент трагического открытия. На железнодорожных ветках под Смоленском в немецких бригадах в то время иногда работали поляки. От местного населения, крайне несловоохотливого, они узнали, что в катынских лесах, в районе "Косогор", на берегах Днепра, в 15-ти км. на запад от Смоленска, несколько лет назад расстреливали поляков. На этом месте зазеленела сосновая поросль. Раскопали какой-то холмик и обнаружили останки человека в польском мундире. Могилу зарыли и поставили на ней крест. Наступила зима 1942-43 года и приостановила дальнейшие поиски.

Немецкие власти Смоленска, уведомленные о каких-то могилах в катынских лесах, вначале не придали этому никакого значения. Только в марте-апреле 1943 года начались в этих лесах усиленные поиски. И тогда-то разразился скандал, потрясший мир.

До революции 1917 года катынскими лесами владели две польские семьи — Ледницкие и Козлинские. После революции леса перешли в ведомство ГПУ-НКВД. По утверждению местных жителей, в этих лесах совершались массовые убийства еще в 1918 году. В 1931 году леса эти были окружены специальной оградой и вход в них был строго воспрещен. Тогда же, очевидно, в лесу построили дом отдыха, предназначенный только для служащих НКВД. Во время эксгумации 1943 года на участке "Косогор" в Катыни обнаружили тела

русских и в гражданской одежде, и в военной форме образцов 15-летней давности. Следовательно, людей расстреливали тут и около 1928 года. Были обнаружены останки советских граждан, погибших здесь 10 лет назад, т.е. в 1933-34 гг., а также останки людей, расстрелянных пятью-семью годами раньше (1936-1938 гг.). В братских могилах лежали также трупы женщин.

Группа немецких экспертов во главе с профессором Герхардом Бухтцом приступила к эксгумации в самом начале апреля. После войны стало известно, что проф. Бухтц был крупным специалистом в области судебной медицины и пользовался репутацией честного человека, не имевшего ничего общего с фашистами. К сожалению, год спустя (1944) он погиб во время бомбежки; таким образом исследователи Катынского дела потеряли очень ценного свидетеля.

Хотя не все могилы были раскопаны сразу, следует отметить, что в "Косогорах", неподалеку от дома отдыха НКВД, обнаружилось в общей сложности восемь братских могил польских офицеров. Землю покрывали молодые сосенки и березки. Специалисты установили, что эти деревца были посажены три года тому назад. Под этими сосенками была погребена ужасная тайна.

Немцы знали, что поляки разыскивают более 10 тысяч пропавших без вести военнопленных, и, когда были найдены тела польских офицеров, убитых выстрелами в затылок, зачастую связанных, иногда добитых советскими четырехугольными штыками, они поняли пропагандистское значение своего открытия. 10 апреля 1943 года в Варшаве и Кракове немцы собрали группу польских общественных деятелей и интеллектуалов и отправили ее в Катынь. После своего возвращения в Варшаву члены этой группы дали отчет о виденном представителям польского правительства в изгнании и руководству Армии Крайовой. Немцы не лгали: следы преступления вели к НКВД.

13 апреля 1943 года в 15:10 берлинское радио информировало весь мир о катынской находке. Была названа цифра 10-12 тысяч, и в дальнейшем немцы строго придерживались этих данных. Немцы предполагали, что в этой местности находятся могилы польских пленных из всех трех лагерей. В таком случае число было явно занижено, поскольку жертвы трех лагерей составляли около 14 тысяч военнопленных.

15 апреля московское радио выступило со своей версией, обвинив в злодеянии Берлин. Согласно московскому радио, польские военнопленные принимали участие в строительных работах под Смоленском и во время летнего наступления немцев (1941 г.) попали в плен. Поляки были перебиты, а теперь фашисты пытаются свалить свою вину на советское правительство, известное своей гуманностью. Заявление московского радио обходило стороной вопрос о том. на каком основании польские офицеры использовались на принудительных работах. Но это уже не имело принципиального значения.

Сообщения из Варшавы о достоверности немецкой версии и сведения о всеобщем негодовании в рядах польской армии в СССР, которая наконец-то поняла причину двухлетнего молчания на запросы о судьбе пленных, — все это побудило польское правительство в Лондоне 15 апреля принять решение об обращении с петицией о расследовании катынского злодеяния в Международный Красный Крест в Женеве.

17 апреля 1943 года польский представитель в Женеве вручил Международному Красному Кресту просьбу своего правительства. Оказалось, что немцы его уже опередили: 16 апреля они попросили МКК выслать в район преступления своих представителей.

Требование немецкой стороны о созыве Международной комиссии, состоящей из экспертов из нейтральных стран, само по себе уже являлось свидетельством того, что немцам нечего было скрывать, а наоборот — они были заинтересованы в раскрытии всей правды, которую могли использовать в пропагандистских целях. Если бы советское правительство считало себя невиновным, оно само бы потребовало вмешательства МКК, так как разоблачение очередной немецкой пропагандистской шумихи скомпрометировало бы Третий Рейх. 20 апреля польское правительство в изгнании обратилось к советским властям с нотой, в которой требовало более точного определения советской позиции и всевозможных дополнительных данных. Ответа со стороны Москвы не последовало. В свою очередь 21 апреля советская сторона обвинила польское правительство в изгнании в сотрудничестве с Гитлером против союзников. 25 апреля Международный Красный Крест отклонил польское ходатайство о направлении в Катынь международной комиссии на том основании, что СССР протестует против одинаково сформулированных требований по этому вопросу Польши и Германии. 26 апреля 1943 года СССР порвал дипломатические отношения с польским правительством в изгнании, мотивируя это — ни много, ни мало — сотрудничеством Польши с гитлеровской Германией.

Тем временем в Варшаве газета "Новы курьер варшавские" (а также другие печатные органы, издаваемые оккупационными властями по-польски) уже 14 апреля сообщили об обнаружении в катынском лесу могил и в последующие дни стали печатать списки с фамилиями опознанных останков. Как ни странно, несмотря на полное совпадение немецких данных с информацией, которой располагали семьи погибших в Козельске, многие поляки не поверили немецким сообщениям. Распространялись слухи, что немцам удалось раздобыть в СССР значительное количество документов польских военнопленных и, приписав их к найденным останкам, они пытаются сфабриковать дело, обвиняющее органы НКВД в убийстве польских офицеров.

27 апреля 1943 года Польский Красный Крест (ПКК) направил в Катынь специалиста в области судебной медицины д-ра Мариана Водинского из Кракова, члена Союза вооруженного сопротивления и Армии Крайовой, вместе с двумя помощниками-прозекторами. Др. Водинский прибыл в Катынь 29 апреля вместе с так называемой Технической комиссией ПКК, в составе 9-ти человек, большинство которых было тесно связано с польским Сопротивлением (АК). Комиссия должна была произвести эксгумацию и идентификацию останков при содействии немецкой комиссии, возглавляемой проф. Бухтцом.

Все показания членов польской комиссии свидетельствуют, что немецкая сторона предоставила им большую свободу исследований и выводов, не оказывая на них никакого давления (кроме спорного вопроса о числе убитых, о чем ниже). Комиссия ПКК работала в Катыни пять недель, т.е. с 29 апреля по 3 июня 1943 года. Из-за жары и приближающегося советского фронта работы по эксгумации пришлось приостановить. 7 июня были засыпаны последние могилы. 10 июня 1943 года немцы обнародовали детальное правительственное сообщение, содержание которого почти полностью совпадалос предположениями комиссии ПКК. В частности, в немецком сообщении говорилось, что убийства в Катыни совершались при помощи немецких патронов фирмы "Геншов" калибр 7,65. Такого рода боеприпасы экспортировались в СССР, Польшу и прибалтийские страны в конце 20-х годов.

В связи с отказом Международного Красного Креста Германия пригласила в Катынь комиссию, состоящую из экспертов по судебной медицине из стран, дружественных Германии, и из ряда нейтральных стран. В состав комиссии вошли следующие ученые: д-р Спеллере (Бельгия), проф. Марков (Болгария), д-р Трамсен (Дания, член датского Сопротивления), проф. Саксен (Финляндия), проф. Милославич (Хорватия; он родился в США, война захватила его в Югославии), проф. Пальмери (Италия), проф. Гаек (

Чехословакия), проф. Навилле (Швейцария), проф. Сюбик (Словакия), проф. Орсос (Венгрия), а также д-р Костеодат (Франция) в качестве наблюдателя. Не успели приехать вовремя и принять участие в работах комиссии эксперты из Испании, Португалии и Турции. Немецкое правительство пригласило также представителя польского правительства в Лондоне, гарантируя ему полную безопасность. Однако страх оказался сильнее, и польский представитель не воспользовался этим приглашением.

Комиссия работала в Катыни с 28 по 30 апреля 1943 года. Основной ее задачей было определить точные сроки погребения трупов, так как именно точные даты были решающим фактором в споре, кого же считать ответственным за катынские преступления. Если трупы пролежали в земле два года, то виноват, бесспорно, НКВД, если же меньше, то вина возлагается на немцев. Почти все члены комиссии тогда и позднее (исключение следует сделать для проф. Маркова, который после "освобождения" Болгарии Красной Армией отказался от первоначальных показаний) единодушно заявляли, что работа комиссии проходила свободно, без всякого нажима со стороны немцев. Эксперты обследовали 982 трупа (эксгумированных раньше и еще девять, выкопанных ими самими), и подвергли их тщательнейшему анализу (причем выяснилось, что трупы в могилах лежали штабелями в 10-12 слоев и были так спрессованы, что разнимать их пришлось крюками и лопатами). Выводы экспертов были однозначны: трупы пролежали в земле около трех лет. Об этом свидетельствовали многослойные отложения кальция на поверхности глинистой мозговой массы. Такая субстанция формируется в трупах не раньше трех лет пребывания в земле. Не располагая данными, полученными польскими комиссиями в СССР от 449 уцелевших, которые рассказали о ликвидации лагерей в Козельске, Старобельске и Осташкове в апреле и мае 1940 года, международная комиссия определила срок погребения трупов — весна 1940 года.

Результатом работы польской технической комиссии ПКК явились тысячи вещественных доказательств. Несколько сот жертв остались неопознанными, но в большинстве случаев удалось установить данные погибших. В карманах жертв нашли сотни советских газет, датированных апрелем 1940 года, 3184 документа, последняя дата на которых — 6 мая 1940 г. Естественно, добыть эти документы было задачей не из легких, учитывая, что тела сильно разложились, мумифицировались и склеились. Это была воистину кошмарная работа. Все жертвы были убиты из короткого огнестрельного оружия, как правило, калибра 7,65, обычно одним метким выстрелом в затылок или шею. Некоторые, особенно молодые, были связаны веревками (все веревки, советской продукции, были одинаковой длины, что свидетельствует о тщательно запланированной акции), иногда головы были обмотаны шинелями и обвязаны веревками. На некоторых трупах виднелись следы советских четырехугольных штыков. Интересно отметить, что на трупах были найдены различные мелкие предметы и даже драгоценности. Это указывает на то, что с ликвидацией пленных торопились и даже не успели их ограбить. Как выяснилось позднее, трупы лежали в том же порядке, как этапировали из Козельска отдельные эшелоны. Самый большой интерес из найденных вещей представляли, несомненно, календарики и записные книжки. Хотя чернила почти размылись, записи карандашом сохранились отлично.

Особенно ценной была записная книжка майора Адама Сольского, в которой он записал: "8 апреля. 3:30 отправка со станции Козельск на запад. 9:45 на станции Ельня. 8 апреля 40 г. с 12 часов стоим в Смоленске на запасном пути. 9-го апреля подъем в тюремных вагонах и подготовка на выход. Нас куда-то перевозят на машинах. Что дальше? С рассвета день начинается как-то странно. Перевоз в боксах "ворона" (страшно). Нас привезли куда-то в лес, похоже на дачное место. Тщательный обыск. Интересовались моим обручальным кольцом, забрали рубли, ремень, перочинный ножик, часы, которые показывали 6:30..." Тут запись обрывается. Очевидно, после 6:30 майор Сольский уже не жил.

Кажется, что пленных по одиночке подводили к краю рва, удерживая с двух сторон, более сильных и сопротивляющихся связывали веревками. Затем — выстрел опытного стрелка-палача. Труп сбрасывали в ров, прямо на тела убитых раньше. Иногда находили трупы офицеров, накрепко связанных и заживо уложенных в ров, их приканчивали выстрелами сверху.

В 1943 году и позднее возникал вопрос, кто копал могилы. Существовали предположения, что они выкопаны руками будущих жертв. Однако это кажется маловероятным. Чтобы выкопать большой и глубокий ров, следовало предоставить узникам некоторую свободу движения (нельзя же копать со связанными руками) и хотя бы самые примитивные инструменты, по крайней мере, лопаты. Трудно предположить, чтобы люди, видя свою неминуемую смерть, в основном молодые и сильные мужчины, не воспользовались случаем и не бросились на конвой. Не надо забывать, что пленные находились в неплохом психическом состоянии, не были истощены многодневным ожиданием смерти, они готовились перейти в другие руки (немецкие или союзнические). Предполагаемая расправа не должна была парализовать их волю к сопротивлению, к желанию умереть в бою, а не от руки палача. Только советские архивы смогут когда-нибудь рассказать нам, как происходило убийство польских военнопленных.

Останки, эксгумированные и обследованные, опускали вместе с прикрепленной к ним биркой назад в братские могилы. И если советские власти не осквернили катынское кладбище, то эти бирки позволят когда-нибудь еще раз произвести идентификацию останков.

Из катынских могил вырыли в сумме 4143 трупа. Из последней, восьмой, могилы (в которой лежали офицеры, убитые в мае 1940 года, о чем свидетельствует летняя форма одежды) не удалось вынуть всех, так как работу пришлось прервать. Оставалось в ней, однако, не более 200 трупов. Всего в катынских лесах обнаружено около 4400 жертв.

Это явно неполное число взволновало немцев. Любой ценой они хотели разыскать в окрестности "Косогор" остальные могилы, чтобы подтвердить свои заявления о 10-12 тысячах погибших. Они пытались оказать сильное давление на комиссию ПКК, чтобы последняя согласилась с этими их "данными". В конце концов, были объявлены именные списки погибших, составившие неполные три тысячи человек, с приложением около тысячи неизвестных.

Уже в 1943 году стало ясно, что военнопленных из Старобельска и Осташкова расстреливали в других местах. Теперь можно предположить, что пленные из Осташковского лагеря были расстреляны где-то в районе станции Бологое, а офицеры из Старобельска — под Харьковом, скорее всего в дачной местности Дергачи.

Поскольку Катынь задолго до 1940 года стала местом казни заключенных из окрестностей Смоленска, по аналогии можно предположить, что экзекуции пленных из Старобельска и Осташкова проводились в подобных "проверенных" местах. Было известно, что харьковские Дергачи тоже были местом частых расстрелов, и именно туда ведут многие улики "Катыни №2". Хотя немцы были в Харькове недолго, все же они приступили к поискам братских могил польских офицеров, но не дошли до эксгумации. В январе 1980 года Антон Т. Рекульский в брошюре "Вторая Катынь?" выдвинул гипотезу, что пленные из Старобельска были расстреляны неподалеку от лагеря, в районе, где много лет спустя, в 1977 году, бригады польских рабочих прокладывали трубопровод. В народе еще была жива память о расстрелянных когда-то польских офицерах. Состоятельность этой гипотезы подтверждается отсутствием железнодорожной транспортировки заключенных. Не исключено, что к месту казни им надо было пройти пешком всего лишь несколько километров. Однако довод о "Старобельской Катыни" вблизи лагеря кажется не очень убедительным и не опровергает прежних предположений, что экзекуция проводилась все-таки в Дергачах. Судьбы Осташковских этапов обрываются на станции Бологое (линия Ленинград-Москва). Где-то там, очевидно, недалеко от места разгрузки, и проводились расстрелы ("Катынь №3").

Катынское дело было, конечно, максимально использовано немецкой пропагандой: в Катынь привозили даже экскурсии из центральной Польши и польских офицеров из немецких лагерей. В середине мая 1943 года в Катынь привезли несколько английских и американских офицеров, недавно попавших в немецкий плен. Среди них был полковник американской армии Джон Ван-Влиет. Насильственно привезенный в Катынь, он был убежден, что станет участником примитивного пропагандного фарса. Однако он покинул Катынь глубоко убежденным в вине Советского Союза. Отчет Ван-Влиета, о котором речь пойдет ниже, имел свою особую историю.

Все, побывавшие на территории катынской эксгумации, отдавали должное той свободе, которую немцы предоставляли для ознакомления с местом преступления и вещественными доказательствами. Немцы давали также возможность встретиться с местными жителями, которые в 1940-м году были свидетелями транспортировки пленных в катынский лес. Особенную ценность представляли показания двух жителей. Одним из них был 73-летний колхозник Парфений Киселев (1870 г.р.), который первый указал немцам место расстрелов. Он охотно делился с журналистами из оккупированной Польши и нейтральных стран виденным и слышанным. Вероятно, он рассчитывал на то, чтосоветская власть больше сюда никогда не вернется. В конце 1943 года этот несчастный человек оказался в лапах НКВД. Больше его никто не видел, только печатались его обширные опровержения всех показаний, данных им раньше. Можно только предполагать, как оборвалась жизнь этого старика (вероятно, в начале 1944 года). Вторым активным свидетелем был местный кузнец Иван Кровожерцев (1915-1947). Он понимал, что его ожидает, и, когда немцы начали отступать, сам двинулся на Запад. Добрался до Германии и пережил войну, как сотни тысяч других

русских, которые в гитлеровском нашествии 1941 года видели возможность освобождения от сталинской тирании (многие из них погибли потом в СССР после выдачи их Советскому Союзу Америкой и Англией в 1945 году). В мае 1945 года Кровожерцев вошел в контакт с американцами и выразил готовность дать исчерпывающие показания о катынском преступлении. В ответ он услышал, что этот вопрос подлежит компетенции советских властей и что его готовы передать соответствующим советским органам для дачи показаний по этому вопросу. Ошеломленному Кровожерцеву удалось сбежать и после долгих мытарств найти, наконец, в Германии польскую воинскую часть. Его перебросили в расположение 11-го корпуса в Италии, где он под присягой дал показания, которые и поныне являются самым ценным документом Катынского дела. После войны он поселился в Англии, укрывшись под именем Михаил Лобода. Его конспирация оказалась недостаточной. Советской разведке удалось напасть на его след. В октябре 1947 года его нашли повешенным в каком-то здании пригорода Лондона. Английская полиция поспешно заявила о самоубийстве, и следствие было закрыто.

Расследование 1943 года показало, что убийство польских офицеров осуществлялось не подразделениями местного НКВД из Смоленска, а частями НКВД из более отдаленного Минска. На основании этих данных можно выдвинуть кое-какие гипотезы. В начале 1938 года в СССР существовало несколько тайных антисталинских радиостанций, из которых одна вещала в Белоруссии. Радиолокаторы запеленговали ее под Минском, в сторожке лесника. Когда войска НКВД окружили сторожку, люди, находившиеся в ней, оказали сопротивление и все погибли в бою. В сторожке была обнаружена мощная радиостанция (ЗКВ), обслуживаемая высшими чинами минского ГПУ (НКВД), причем среди убитых был комиссар ГПУ Самуил Рубинштейн (Рейтер, 29 июня 1938 г.; см. "Новая Речь Посполитая" 21 июня 1938 г.). Выяснилось, что минский НКВД был центром антисталинской конспирации. Отсюда, конечно, следовало, что все минское НКВД подлежало ликвидации. Последним заданием минских энкаведистов, скорее всего, и было уничтожение польских офицеров в Катыни, после чего их всех ожидала неминуемая гибель. Мы не располагаем данными, какие именно части НКВД принимали участие в убийстве польских пленных из Старобельска и Осташкова, но можем предположить, что последующая судьба палачей не отличалась от судьбы их жертв.

Преступление и политика

Весть о катынском преступлении глубоко потрясла поляков и вызвала серьезную озабоченность правительств Великобритании и США. И Лондон, и Вашингтон ни минуты не сомневались в правдивости немецкого сообщения. События последних лет в СССР еще свежи были в памяти. Правительства обеих держав быстро собрали собственную документацию, но решили сохранить ее в тайне. 30 апреля 1943 года офицер связи между США и польской армией на Ближнем Востоке, полковник Генрих Шиманский, направил в Вашингтон обстоятельно документированный рапорт, возлагающий вину за катынские расстрелы на Советский Союз. В то время в самые высокие круги вашингтонской администрации проникли многочисленные советские агенты. Они-то и постарались приостановить дальнейшую обработку информации и заставить официально принять советскую версию. 24 мая 1943 года посол Англии при польском правительстве в изгнании, сэр Оуэн О Маллей, направил своему правительству подробный рапорт, в котором, тщательно проанализировав Катынское дело, пришел к выводу: не подлежит сомнению — за катынские злодеяния ответственна Москва, а не фашистская Германия. И этот документ был засекречен: о нем не проинформировали ни британский парламент, ни тогдашний Совет Министров. Точно такая же судьба постигла очередной рапорт по этому делу от 11 февраля 1944 года, в котором ставились под сомнение результаты "советских исследований" в Катыни. По иронии судьбы, рапорт О Маллея был опубликован английским историком Луи Фитцгиббоном лишь в 1972 году.

Отношение правительств США и Великобритании к Польше в этом вопросе можно назвать нелояльным, а вернее — позорным. Вашингтонская администрация, используя всевозможные уловки, постаралась ввести в заблуждение американское общественное мнение. Для этой цели использовалась превентивная цензура военного времени, отсеивавшая правдивую информацию и дававшая ход только той, которая возлагала вину на немцев. Сама атмосфера того времени питала такую дезинформацию. Мир был уже в достаточной степени подавлен масштабами гитлеровских преступлений, и приписать им еще одно злодеяние не представляло большого труда. Поведение англичан и американцев в этом вопросе было именно таким. 4 мая 1943 года Антони Иден выступил в Палате общин с циничным заявлением, в котором демонстративно пренебрег гибелью каких-то поляков, подчеркнув при этом необходимость укрепления "единства союзников".

Это стремление к "сплоченности рядов" союзников предрешило их циничное отношение к проблеме Катыни. По необъяснимым причинам, а, скорее всего, благодаря умелой тактике советской агентуры на Западе, в правительственных кругах США и Великобритании возникла тенденция любой ценой снискать расположение Сталина к союзникам, ибо они боялись, что в противном случае СССР заключит сепаратный мир с Германией, оставляя Запад один на один с Вермахтом и Японией. Вашингтон в это время придерживался доктрины "дешевой войны с Гитлером" (победа над фашизмом минимальными силами и затратами), и поэтому ему приходилось считаться с такой возможностью. Даже если бы вероятность этого действительно существовала, а не была придумана советской разведкой, отношение союзников к катынскому вопросу в 1943-44 годах следует расценивать как прагматично-оппортунистское с политической точки зрения и возмутительное — с моральной. Вся эта политика базировалась на каком-то чудовищном недоразумении.

Политика геноцида, уже два года проводимая Гитлером по отношению к советскому мирному населению, перечеркнула возможность мирных переговоров. К тому же победа Советского Союза во многом зависела от помощи Запада. Поражение немцев под Сталинградом как раз давало союзникам возможность в любую минуту заключить сепаратный мир, со значительными уступками со стороны Гитлера. Странно, что ни Рузвельт, ни Черчилль не понимали этого и постоянно опасались, что СССР без них заключит сепаратный мир.

Политику Рузвельта в катынском вопросе.

вернуться к разделу «История и культура»

Билеты в Польшу
Визы в Польшу
Недвижимость в Польше
Регистрация фирм в Польше
Достопримечательности
Замок в Мальборке
Здравница Соляная Шахта в Бохни
Костелы и синагоги
Культурные заведения Кельце
Малая Польша
Маршрутами приозерий
Музеи под открытым небом
О стране
Основные достопримечательности
Поморье
Сокровищница мира в Польше
Средневековые замки
Туристам
Верховая езда и коневодство
Городские развлечения
На велосипеде по Польше
Ночлеги, питье
Памятка начинающему туристу
По горным маршрутам
Приключения в воздухе
Примерные маршруты
Путешествия по воде
С рюкзаком и веслами
Фотоохота, охота, рыбная ловля
Города Польши
Белосток
Бельск-Подляски
Бялка Татранская
Варшава
Вроцлав
Гданьск
Закопане
Катовице
Краков
Кудова Здрой
Лодзь
Люблин
Мазуры и Сувальщина
Ольштын
Ополе
Подкарпатье
Познань
Силезия
Сопот
Франтишковы Лазне
Цехоцинек
Щецин
Погода
История и культура
Изящная словесность и искусство Польши в эпоху Возрождения
Искусство Польши
Исторические личности Польши
История Польши в датах
Катынская трагедия
Костелы и синагоги
Краткая история Польши
Культура Польши в эпоху Возрождения
Политическая, историческая и научная мысль Польши в эпоху Возрождения
Польский ренессансный менталитет
Польское еврейство
Польша большая и маленькая
Поляки в эмиграции
Театр
Полезная информация
Важные телефоны
Краткатя информация
Посольство и консульства России
Торгово-промышленный потенциал
Москва, Китай-город, Солянский проезд, 1/27 БЦ «Китай-Город», оф. 5-34
Тел.: +7 (495) 663-30-72 (мн.)
схема проезда